Impact of Turkmen Mounted Archers on Modern Warfare

By Dr. Begench Karayev

The history of war includes many examples of the appearance of new weapons, revolutionizing tactical methods and overthrowing of empires and political systems. 

The Greek phalanx, the Roman legion, the armoured lancer, Greek fire, gunpowder, self-propelled armoured vehicles and nuclear missiles all spring to mind. The impact of the mounted archers from the steppes of Asia was probably as great as any of these. 

The above reflections belong to the British Lieutenant-General Sir John Bagot Glubb, better known as Glubb Pasha, who spent 36 years in the Middle East. In 1920 he was posted to Iraq, where he lived among Arab Bedouins and studied their language and culture. After serving (1926-1930) as administrative inspector for the Iraqi government, Glubb was transferred to Jordan and attached to the Arab Legion, of which he assumed command in 1939. A trusted friend and personal adviser of King Abdullah, he made the legion the best-trained force in the Arab world. However, during the Arab-Israeli War of 1956, public opinion forced his dismissal. 

John Glubb deeply studied the political and military strategy of Turkmens, especially of the rulers of the Seljuq dynasty. The lessons thus obtained later appeared to affect some aspects of the emerging warfare tactics, successfully used during the last century by the mobile partisan groups against well armoured army divisions. 

The Turkmen tribes were said to live, eat and sleep on the backs of their horses; at any rate their way of life made them the finest horsemen in the world, wrote Glubb. Their special weapon was the bow and from early infancy they spent their time practicing archery. 

Almost all their shooting was done on horseback and at full gallop. Englishmen are proud of the longbow-men who earned immortal fame at Crécy, Poitiers and Agincourt but their skill can scarcely be compared with that of the horse-archers of Asia. The longbow would have been too cumbersome for use on horseback and the Turkmens used short bows, which consisted of a core of wood, reinforced by strips of horn and sinew. Thus strengthened, the Turkmen bow could be made small and maneuverable without loss of strength. 

The Turkmen carried his short bow in a case hung at his belt. His quiver was attached in the same manner on the other side. The number of arrows carried seems normally to have been twenty-four, but some reports refer to as many as sixty. In addition, he bore a sword and, in some cases, also a mace. These, however, were subsidiary weapons, for use against an already disorganized army. The Turkmen's killing weapon was the bow. 

When the nomad horse-archer was about to attack, he placed one arrow on his bowstring and held two mere in his left hand, which grasped the bow. He then advanced at a hand-gallop, leaning slightly forward, the reigns, which had been knotted, being dropped on the horse's neck. Just before reaching effective range, the horse was spurred to full gallop and the archer stood up in his stirrups and discharged his three arrows at the enemy when galloping at full speed and from a range of about seventy yards. It is alleged that it took him only a few seconds to shoot his three arrows. 

Then he wheeled away, (presumably steering his horse with his legs as he had no hand for the reins) and in doing so drew another arrow from his quiver which he shot back at the enemy over his horse's hindquarters. The extraordinary equestrian and manual dexterity required performing all these operations within a few seconds of time and at full gallop. 

The Turkmen horse-archers had many and varied types of arrows at his disposal. There were light arrows for long-range "barrage" fire and heavy arrows used to pierce armour at ranges of less than a hundred yards. A number of different arrowheads provided the archer with a wide choice of missiles for different purposes. 

Unfortunately we appear to have no detailed information as to the tactical formations used by large bodies of horse-archers. The discharge of four arrows in a gallop and wheel sounds comprehensible, but it is not clear how this method was employed by armies consisting of five or ten thousand horse-archers. Pack animals accompanied the army, laden with bundles of arrows, but we lack information as to the method of sending forward and distributing this reserve ammunition during a prolonged engagement. 

The Turkmens wore armour consisting of a breast- and a back-plate and a helmet, made of leather hardened with lacquer. As rations, they carried salted meat or a bag of dried milk, which could be made into liquid by the addition of water. If completely deprived of all food, it is said that the Turkmen of the steppes would open a vein in the leg of his horse and drink the blood. 

One of the tactics of Turkmen was that they concealed their horses behind some wooded slopes overlooking the road up which the opposing army must pass the next day. While enemy's division was leading the march when suddenly all the plain and the spurs of the hills on either side of the road were covered with Turkmens who, uttering loud cries and encouraged by a constant roll of drums, poured down upon the column. This tactic was unknown to western armies in the age of Crusades, usually used to fighting on the front. The Crusaders were entirely nonplussed by these tactics. "Such a war was completely unknown to any of us," admits Fulcher of Chartres, who was present in the battle in July 1097 near Dorylaeum, the modern Eskishehr. 

The Crusaders' idea of a fight was to pitch camp while the mounted knights drew up in battle order ready to confront the enemy's formation. But when knights did this, the Turkmens did not form up in front of them. A swirling mass of horsemen raced round the knights and the camp, discharging streams of arrows into them at full gallop. If the knights attempted to charge, the enemy opposite them fled, drawing them on and away from their comrades, whereupon they surrounded them, pouring in their arrows from every direction. The Turkmen mounted archers - they had no infantry - continued to gallop round the Crusaders, shooting their arrows into the perimeter from every angle. Then wheeling away with empty quivers, they would gallop off to get more arrows, while other groups took their places. 

A fact which reveals during this ages, that the Turkmens, well nigh irresistible in the field with their swift-shooting archery, were still ignorant of how to take walled cities. In 1050, Isfahan revolted against Tughril Beg, who thereupon laid siege to the city. The inhabitants resisted for a year but were eventually starved into surrender. Tughril Beg then moved his headquarters to Isfahan, which he occupied after knocking down most of the walls. 

"Only the weak want walls," commented the Turkmen chief contemptuously. "My walls are my sword and my men." 

Участники штурма Гёкдепе искренне восхищались ее защитниками

За века своей истории туркменский народ переживал взлеты и падения, создавал грандиозные империи и видел их крушение. Но последние века были для туркмен не самыми лучшими. Туркмению кромсали и разрывали на куски. В XVIII веке великий туркмен Махтумкули призывал: «Туркмены! Если бы мы дружно жить могли… Теке, йомуд, гоклен, языр и алили – отныне мы должны единой стать семьей». 

В начале и середине XIX века создались предпосылки для объединения туркменских племен и создания государства, но над Туркменией уже сгущались новые тучи. С 60-х годов начинается наступление царской России в Среднюю Азию. Освещение в советской литературе тех событий создало картину непримиримой вражды туркменских племен между собой. Однако военные действия указывают на то, туркмены сумели объединиться в антицарскую коалицию. В битве у Чандыря (1873 г.) царским войскам противостояли объединенные войска племен алили, емрели, карадашлы, човдур, гоклен, йомудов и теке. 

В августе 1879 года Ахал-Текинская экспедиция находилась в полном разгаре. Передовые отряды российской армии были уже на подступах к Ахалу, когда командование войсками принял генерал-майор Ломакин. Торопясь отличиться, он немедленно двинул все силы на Геоктепе, где собрались жители Ахала. 28 августа начался штурм крепости. Вооружение было несопоставимым: против батареи конно-казачьей артиллерии, ракетной сотни, артиллерийской бригады, батареи горных орудий, закаспийской полевой батареи туркмены смогли выставить всего одну пушку, стреляющую каменными ядрами. Однако когда дело дошло до рукопашной, царские войска дрогнули и отступили, а наутро начали отходить. Провал 1-й Ахал-Текинской экспедиции очевиден. Туркмены потеряли тысячи убитых – главным образом, в результате огня артиллерии, но и российская армия потеряла 176 человек, чего еще ни разу не случалось за всю среднеазиатскую кампанию. 

В январе 1880 г. начальником II Ахал-Текинской экспедиции был назначен генерал Михаил Скобелев. Он начал с того, что организовал в селении Бами (100 км от Геоктепе) базу для наступления. Совершив 1 июля 1880 г. рейд к стенам крепости, он писал в донесениях, что против него действуют не только текинцы, но и гоклены, нохуры, йомуды. В конце 1880 года Скобелев двинул войска к Геоктепе. После 20-дневной осады, 12 января 1881 года русская армия пошла на штурм крепости. В стенах были пробиты бреши артиллерийскими снарядами и минами. Часть конных туркмен вырвалась за оцепление и ушла в степь, но основная часть защитников полегла в крепости. Разъяренный упорным сопротивлением, генерал отдал Геоктепе на трехдневное разграбление, а потом приказ сравнять ее с землей. 

За варварские методы войны Скобелев был отозван из Туркмении. Однако он лестно отзывался о туркменской коннице и рекомендовал привлечь ее к военной службе. Впоследствии Текинский конный полк воевал на стороне российских войск в 1-й мировой войне. 

Писатель Евгений Марков, посетивший Туркмению в 1900 году, назвал Геоктепинскую крепость «древней Спартой, которая заменяла стены храбростью своих сынов». Один из русских казаков, участник кампании 1880-1881 гг., сказал писателю следующее: «Текинцы молодцы! Казакам нашим где ж до них, хоть и те ничего народ! Чего лучше – один против наших пятерых бьется и не сдастся никогда». 

Сам Евгений Марков восхищался туркменами, называл их «орлами», «барсами», «львами». Он писал о внешнем облике туркмен: «Все это большею частью атлеты огромного роста, плечистые, сухие, мускулистые… Самые храбрые русские солдаты, увешанные Георгиями и собственными руками забравшие этот край, откровенно признавались мне, что на одного текинца всегда было нужно несколько русских…» 

Генерал Н.И.Гродеков в 1883 году особо отмечал: «Не было высшего преступления, как изменить своим, и потому никто не сомневался, чтобы кто-либо из их среды мог быть изменником. И действительно, во время войны с текинцами мы не имели ни одного лазутчика из их среды, вследствие чего кампания 1879-81 годов в ряду среднеазиатских войн стоит в исключительном положении». 

Таких высказываний о туркменах множество. Царские офицеры восхищались мужеством наших предков. Но иначе и быть не могло. Находясь на перекрестке самых важных торговых и военных путей, Туркменистан за свою многовековую историю видел походы Кира и Дария, Александра Македонского и Селевкидов, Чингисхана и Тимура. Стоит ли удивляться, что народ, вынужденный часто защищаться, стал народом-воином? 

Овез ГУНДОГДЫЕВ, профессор

Арабский летописец Ибн Хассул в конце Х века воздал должное туркменам

Трактат Ибн Хассула был известен благодаря упоминанию в труде «Кашф аз-зунун» средневекового автора Хаджи Халифы. В начале ХХ века иракский ученый Аббас ал-Аззави обнаружил рукопись этого трактата в частной библиотеке багдадского библиофила ал-Кармали и опубликовал ее в 1940 году в сборнике «Турецкого исторического общества...». 

Полное имя Ибн Хассула - Абу ал-Ала Мухаммед ибн Али ибн ал-Хассул. Его отец Абу ал-Касым был образованным человеком для своего времени. Ибн Хассул был родом из Хамадана (Иран), но семья его обосновалась в городе Рей, где ему предложили должность заведующего Диваном переписки. В конце Х века его приглашают в Газну, и при султане Махмуде Газневи он занимает высокие должности. Однако вскоре Ибн Хассул предпочел вернуться в Рей, где первый туркмено-сельджукский султан Мухаммед Тогрул бег привлекает его к государственным делам. Именно на это время приходится сочинение Ибн Хассула «Книга о превосходстве тюрков над другими воинами и о достоинствах высокого султанского присутствия, да хранит Аллах его высочайшее и пожизненное царское величие и да хранит его государство». 

Ибн Хассул пишет, что его сочинение повествует о туркменах «с их качествами, свойствами и характерами, их путями, областями и дорогами, не приписывая им то, чего они не заслуживают, и, не умаляя того, что они имеют, не проявляя крайности, ни за, ни против них, и не имея целью сблизиться с ними и польстить им». Тем самым арабский автор недвусмысленно сообщает, что он, не преклоняясь перед туркменами, отдает должное их воинственному характеру, государственному уму и энергии. 

Мы имеем все основания подтвердить, что Ибн Хассул является беспристрастным и объективным свидетелем событий, развернувшихся в начальный период зарождения великой Туркмено-Сельджукской империи. Он особо подчеркивает превосходство тюркских династий, пытаясь обосновать преимущественное право на власть туркмен-сельджуков перед Буидами, которые ввергли весь исламской мир в горнило религиозных войн. 

В туркменской историографии этот источник ХI века, дошедший до нас в списке 1252 года языковеда Хасана ибн Мухаммеда ас-Сагани, приводится впервые. Поэтому для нас представляют несомненный интерес фрагменты текста, приводимые автором трактата. 

Это небольшое сочинение начинается с критики труда Ибрахима ибн Хилала ас-Саби «Ат-Таджи», который служил правителям Малой Азии до прихода туркмен-сельджуков. Отказываясь от мифической генеалогии царей ас-Саби, Ибн Хассул пишет, что туркмены «...привычны к жизни в пустыне и голой степи и терпеливо переносят бедность и лишения, вот почему они обеспечивают себе безбедную жизнь ... вот почему они так неутомимы в погоне за пугливой антилопой и диким ослом. Даже если покажется, что усталость овладела ими, они будут так же, как и в начале, гнать свою лошадь, чтобы взобраться на гору, рисковать своей жизнью, пробираясь через крутые скалы и опасные места». 

Вызывают интерес и следующие черты характера туркмен, описанные Ибн Хассулом: «Если кто из них попадет в плен, то не успокаивается, пока его хозяин не будет делить с ним еду, питье, одежду и верховое животное. В своей службе он (т.е. - туркмен) никогда не падает так низко, как другие невольники, принужденные подметать дом, ходить за лошадьми и выполнять другую подобную работу, на которой используются остальные невольники, которых постиг позор неверия и настигла карающая рука. В отличие от того, какими мы находим других рабов, невольничье положение тюрков всегда имело ограниченную силу и определенные пределы. Избавившись от оков, тюрк не будет чувствовать себя удовлетворенным, пока не станет во главе войска или не удостоится быть хаджибом, либо командиром крупного отряда и влиятельным военачальником в войске... Самое интересное, что никто не видел, чтобы настоящий тюрк был изнежен, как женщина, тогда как этому пороку и этому недугу подвержены все виденные нами народы и особенно ал-джил. А если кто-либо из них проявит женственность в речи, манерах, одежде или украшениях, то он верно нечистокровный тюрк, который вырос в их стране, но в котором говорит его происхождение от соседнего народа». 

Далее Ибн Хассул рассказывает о том, что первый султан туркмен-сельджуков Тогрул бег Туркмен является наместником Аллаха на земле, в его лице туркмены «отдали себя человеку, чья справедливость обошла всю землю и чья слава распространилась далеко на запад, человеку, которому была дарована держава, какой не будет после него удостоен никто, и который был наделен таким величием, какое не случалось иметь ни одному владыке. Каждому мусульманину надлежит повиноваться ему и пребывать под сенью его могущества, оказывать ему содействие явными и тайными помыслами своими, днем и ночью молить Аллаха о ниспослании победы его знаменам и явлении ему своих знамений». 

Несмотря на то, что арабский автор не горит особым желанием превозносить туркмен, тем не менее, он прямо признает то, что Тогрул бег Туркмен - первый султан Туркмено-Сельджукской империи - был настоящим защитником исламской религии, был справедлив в отношении подданных, являя собой образец правителя правоверных. 

«Подтверждением моих слов является то, - пишет Ибн Хассул о Тогрул беге, - что период его правления, да ниспошлет Аллах победу его знамени, известный своими прекрасными достижениями, справедливыми принципами и похвальными устоями, будь то в мягкости по отношению к преступникам, или щедрости к помилованным, в воздании способным людям или благоволии к представителям знатных домов, или пренебрежении ложными подозрениями - пришелся на время, когда этот покровительствуемый Аллахом шейх (Амид ал-Мулк) имел честь служить ему и связать себя с ним, и стали выполняться в государстве Тогрул бега его приказы и приниматься во внимание его советы. Примером тому его (т.е. -Тогрул бега Туркмена) обращение с ал-амиром ал-исфахсаларом Сейф ад-Даула Абу Исхаком Ибрахимом бин Йусифом, который был доставлен к нему пленным с трясущимися поджилками, охваченный и подавленный страхом. Все ожидали, что султан, да будет угодна Аллаху его победа, выпарит кровь из его жил и утолит жажду мести, убив его. Однако он встал, обнял его и принял его извинения, не разбирая, прав он или нет». 

Ибн Хассул поражен справедливостью Тогрул бега Туркмена. Он приводит еще один пример великодушия первого сельджукского султана: «Еще более удивительны его действия, да хранит Аллах его величие, в случае с жителями Исфахана, которые проявили открытое неповиновение ему, сражаясь, неверные и неблагодарные, против него, заслужили его гнев за свою измену и злословие и принудили его нести большие расходы по осаде города и подавлению мятежа и недовольства его населения. Однако он, захватив город силой и одолев в сражении его жителей, пощадил их, что изумило видавших многое людей и посрамило предшествующих правителей». 

Далее автор пишет: «Аллах свидетель, что с тех пор, как я имел счастье поступить к нему на службу и связать свою судьбу с его государством, я ни разу не видел, чтобы он разочаровал идущего к нему с надеждой, накричал на ученого, проявил несправедливость или позволил (себе иной) проступок. Что же можно сказать о правителе, если описанное выше составляет самые незначительные его деяния и самые неприметные его достоинства». 

Ибн Хассул собирался поведать о дальнейших деяниях Тогрул бега Туркмена, о чем сообщает в конце своего трактата. Однако нам неизвестны иные сочинения Ибн Хассула о туркменских правителях. Возможно, его труды были утеряны, но единственный трактат о туркменах, дошедший до нас, является подлинной жемчужиной арабоязычной литературы начала XI века, признающей величие туркменского народа. 

Овез ГУНДОГДЫЕВ, профессор 

Чистокровная ахалтекинская лошадь и её влияние на другие чистокровные породы

Ахалтекинская порода - это начало начал в культурном коннозаводстве мира. Её история также неповторима и самобытна, как неповторима и самобытна величественная красота туркменского аргамака. 

Видимо даже дикий предок среднеазиатских лошадей заметно отличался от других видов, в том числе лошади Пржевальского и тарпана.  Сухой континентальный климат Южной Туркмении с малоснежными зимами, обширные пастбища с высокоценными травами в предгорьях Копетдага и постоянная угроза хищников способствовали формированию относительно крупной, быстрой лошади, менее способной к нажировке и, следовательно, менее неприхотливой. Одомашнивание лошади в предгорьях и равнинах Туркмении произошло, вероятно, очень рано. Не исключено, однако, что индоиранские племена, переселившиеся в Туркмению привели с собой уже одомашненных лошадей более северного происхождения. Но в условиях Туркмении местная дикая форма лошади, благодаря более ценным для человека качествам, могла впоследствии вытеснить приведенных извне лошадей либо в результате повторного одомашнивания местной формы, либо в результате поглотительного скрещивания приведённых лошадей с местными. Отзвуком на эти далёкие события могут быть древние легенды о происхождении среднеазиатских лошадей, записанные в китайских и арабских летописях. По одной из них приведенной арабским географом Ибн - Хордабехом, лучшие среднеазиатские лошади произошли от дикого жеребца “Более высокого чем другие, от которого рождались жеребята крупные превосходные, красивые станом, “ объезженные, они “ словно летали между небом и землёй, послушные узде, лёгкие в беге. Когда потомки среднеазиатских благородных коней появились в странах древних восточных цивилизаций: Египте, Ближнем Востоке и Индии, то, судя по сохранившимся описаниям и изображениям, они были сухими и стройными, с высоко поставленной шеей, легкой головой, в основном золотистых мастей. Ясно, что должны были пройти века, пока человек добился создания таких удивительных лошадей. Большинство античных источников подтверждают нам, что их родина - родина лучших лошадей Древнего мира, была в Средней Азии. Сначала лучшими в мире лошадьми по Геродоту владели массагеты, а затем парфяне. Парфянские лошади часто назывались нисейскими по столице Парфянского царства Нисе, развалины которой расположены в нескольких километрах от нынешней столицы ахалтекинского коннозаводства - Ашхабадского конезавода им. С. Ниязова.  Древность происхождения ахалтекинской лошади была впервые раскрыта и доказана в России чуть более ста лет назад в работе проф. В. Фирсова “Туркестан и туркестанские породы лошадей”, вышедшей в “Журнале коннозаводства” в 1895 г. В. Санкт - Петербурге. Затем эта тема была развита в работах Браунера, Ковалевского, Афанасьева, Витта, Липпинга, Салихова, Белоногова, Ковалевской и других. Для коневодов в Советском Союзе давно стало аксиомой, что древнейшей в мире породой является ахалтекинец. К сожалению, их труды мало известны за границами СНГ. И часто странно бывает читать в зарубежных иппологических работах сначала перечисление всех известных фактов о знаменитых среднеазиатских лошадях древности, а затем вывод, что туркменская лошадь произошла от монгольского пони или, в лучшем случае, от арабской лошади. Поэтому мы бы хотели более подробно остановиться на взаиМаккатношениях ахалтекинской лошади и других чистокровных пород лошадей, а также на причинах, позволивших ахалтекинцу сохраниться в чистоте.  Средняя Азия на протяжении тысячелетий являлась ареной борьбы разных племен и народов. Волны завоевателей приходили на эту землю с востока и запада, севера и юга. В первую очередь захватам и разграблениям подвергались большие города, центры торговли и ремесел. В тоже время борьба с воинственным кочевым или полукочевым населением была более затруднительна и не вознаграждалась столь богатой добычей. Безводные песчаные пустыни Туркмении, закрытые с одной стороны Каспийским морем, были всегда трудно проходимы. И это одна из причин, позволивших туркменским племенам сохранить при всех политических коллизиях в наибольшей чистоте ценнейший массив древних породистых лошадей Средней Азии, а также древние коневодческие традиции. Следует отметить, что выращивание лошадей в условиях Туркмении, особенно в пустынной зоне, стоит очень дорого. “Пока из жеребенка вырастет лошадь-хозяин превратится в худую собаку"- гласит туркменская пословица. В пустыне на подножном корме не вырастет не только ахалтекинец, но и привыкшая к суровым условиям казахская лошадь. Поэтому не было смысла заниматься пусть более неприхотливыми, но мелкими и менее резвыми лошадьми. Ведь по красоте, силе, резвости и выносливости с туркменскими лошадьми не могла выдержать сравнения никакая другая порода. Любое скрещивание привело бы к ухудшению качества лошадей, и было экономически невыгодно. Именно на этом основывались старинные туркменские традиции сохранения породы в чистоте. Лошади, разводимые всеми туркменскими племенами, были одного типа, экстерьера, характера работоспособности. По сути дела в древности это была одна порода. Но все же путешественники, посещавшие Туркмению, всегда отмечали, что самые чистые и лучшие лошади принадлежат к племени “Теке”. Подворное содержание, индивидуальный подбор, строгое отношение к чистоте происхождения способствовали тому, что ахалтекинская лошадь сохранилась как чистокровная туркменская порода. Табунная форма коневодства, меньшая строгость в отношении чистоты происхождения лошадей у других племен привели к формированию менее крупной, резвой и породистой лошади, хотя и менее требовательной к качеству ухода и корма. Ахалтекинец всегда использовался, как улучшатель в коневодстве всей Туркмении, и многими выдающимися лошадьми владели туркмены из других племен. Великий производитель Бойноу принадлежал одно время туркмену из племени “Сарык”, мать знаменитого Меле-куша принадлежала туркмену из племени “Карадашлы”, знаменитый йомудский сердар Джунаид-Хан ездил на знаменитом производителе Меле-Хаджи-Нуре, отце и деде основателей линий в ахалтекинской породе - Топор-Бая и Еля. Уже в античное время предки современных ахалтекинцев в результате войн и торговли стали улучшателями мирового коневодства. Персидский царь Камбиз, завоевавший с помощью массагетской коннице Египет, оставил часть ее в качестве оккупационных отрядов в завоеванной стране. Некоторые изображения египетских лошадей того времени поразительно напоминают современных ахалтекинцев. Не является ли донгольская порода, разводимая в Судане и Эфиопии, потомком этих приведенных в Египет и Нубию массагетских скакунов. Во всяком случае, те изображения и описания донгольской лошади, которые у нас имеются, поразительно напоминают лошадь ахалтекинскую и ничего общего не имеют с арабом. Китайские императоры так же понимали кое-что в лошадях. За вожделенными “небесными” и “божественными” среднеазиатскими аргамаками “сыны неба” снаряжали впечатляющие военные экспедиции. Не отставали от китайцев и их северные соседи, ярчайшим тому свидетельством является находка в вечной мерзлоте алтайских Пазырыкских курганов останков золотистых боевых коней скифского вождя.  В то время как сообщениями о лошадях Ср. Азии заполнены все античные источники, они же молчат о существовании коневодства в Аравии. Геродот сообщает, что арабы, следовавшие в войске персидского царя Ксеркса, сидели не на лошадях, а на верблюдах. Ассирийскому царю Таглатфалласару, завоевавшую Аравию в 733 году до нашей эры, досталась добыча в виде верблюдов и рогатого скота, а о лошадях же ничего не упоминается. Умалчивает о лошадях и Сарданапал V, хваставшийся, что собрал все сокровища Аравии. И в более поздние времена в 26 году до н.э. римский писатель Страбон, сопрововждавший полководца Элия Галла в его походе в Аравию, не сообщает нам ничего об арабской лошади, хотя подробно говорит о лошадях других стран. Лошади в то время были уже известны в Аравии, они упоминаются в стихах арабских поэтов и в некоторых исторических сообщениях. Но видимо встречались они как редкость и завозились они зачастую из других стран. Так в 350 году н.э. император Констанций I послал в подарок в Йемен 200 каппадокийских лошадей. Такое положение сохранилось и ко времени зарождения ислама. Лошади играли первоначально незначительную роль в войске пророка Мохамеда. Во всем его войске в войне с корейшитами под Меккой было всего две лошади. Но очень скоро последователи пророка поняли преимущества лошади как боевого животного, особенно когда ислам стал выходить за пределы аравийского полуострова. Лошади, попадавшие в качестве военной добычи, позволили арабам заложить основы собственного разведения высококлассных лошадей. Значительную роль при этом сыграли лошади, захваченные в Ср. Азии. Интересно, что устные предания о лошадях пророка Мохамеда, собранные позднейшими арабскими иппологами Эль-Дамери и Абу-Бекр-ибн-Бедрам, сообщают нам о некоторых лошадях которым присущи характеристики скорее туркменской, а не собственно арабской породы. Среди них буланая кобыла Сабхах и соловый жеребец Эль-Вард, лошади мастей не встречающихся в арабской породе, но обычные для ахалтекинцев. Хотя арбы и увели с собой много ценнейших среднеазиатских лошадей, основной массив местной породы сохранился у туркмен, принявших ислам добровольно. После вторжения в Туркмению монгольских завоевателей часть туркменских племен ушло на запад и осело в Малой Азии и на ближнем востоке. Приведенные туда туркменские лошади сыграли большую роль в коневодстве этих стран. В районах их распространения обычным стало скрещивание туркменских лошадей с уже сформировавшейся к тому времени арабской породой. По мнению крупнейших специалистов по арабской породе (К. Разван, Э. Шиле и др.) таким образом, возник тип муники, отличающийся от классического араба более крупным ростом, длинными угловатыми линиями экстерьера и лучшей резвостью. Многие из этих лошадей попали затем в Европу и легли в основу современного арабского коннозаводства. Могли в их числе быть и чистые туркменские кони. В качестве примера мы хотели бы привести серебристо серого жеребца Гомоуш-Борну, использованного в конном заводе Вайль и оставившего там хорошее потомство. Уже современники сомневались, что этот крупный (160 см в холке), чуть горбоносый жеребец с высоко поставленной шеей чистый араб. По нашему мнению это, несомненно, туркменская лошадь и видимо не единственная. Во всяком случае, есть свидетельства разведения туркменских лошадей в себе в Сирии вплоть до начала ХХ века. Отметил некоторые “ахалтекинские” черты в экстерьере сирийских арабских лошадей крупный российский специалист О.А. Балакшин и в наши дни. Не исключено, однако и попадание отдельных арабских лошадей в Туркмению. Их могли, к примеру, приводить паломники из Мекки. Теоретически туркмены очень высоко ценили арабскую породу. В туркменскую иппологическую лексику вошли арабские термины, например, бедев от арабского бедеви, асыл от арабского азиль и т.д., но практическое применение арабских лошадей в туркменском коневодстве вряд ли было возможно. Ведь по своим промерам и резвости арабские лошади всегда уступали ахалтекинским. В Закаспийской конюшне имелись арабские жеребцы производители, но никакого применения в Туркмении они не нашли. Упоминаемые некоторыми авторами факты привода в Туркмению большого количества арабских кобыл Тимуром и Надир шахом не подтверждаются при более пристальном рассмотрении. Чрезвычайно трудно разделить по породам восточных лошадей использованных в Европе в первую очередь при выведении английской чистокровной породы. Согласно английским источникам в основном это были лошади трех пород арабской, турецкой и берберийской. Очень многие авторы за рубежом ранее и теперь считали и считают наибольший вклад арабской. Автоматически в арабы записываются и турецкие лошади, а о туркменских лошадях, как правило, умалчивают. А между тем, не с одной породой английская лошадь не имеет такого близкого экстерьерного сходства как с ахалтекинцем. Все европейские путешественники, посещавшие Туркмению в XIX, в начале ХХ веков неизменно удивлялись и поражались этим сходством. Удивительное сходство с ахалтекинцем наблюдается и у большинства сохранившихся портретов восточных лошадей, участвовавших в создании чистокровной английской породы, в том числе у двоих из трех родоначальников - Дарлей Арабиана и Беерлей Тёрка. Конечно, точную породную принадлежность их сейчас мы уже не установим, но факт их сходства с лошадью туркменской остается фактом. К тому же двое из жеребцов, оставивших по боковым ветвям родословной значительный след в английской породе были буланый (Дан Арабиан) и соловый (Дарсиз Йеллоу Тёрк). По проведенным профессором Белоноговым М.И. краниологическим и остеологическим исследованиям и по ныне наблюдается поразительное сходство между современными ахалтекинской и английской породами. На эту же мысль невольно наталкиваешься, сравнивая старые английскую и туркменскую системы тренинга и испытаний скаковых лошадей. Это и работа под попонами, многогитовые скачки, ранняя заездка молодняка и некоторые другие элементы. Ничего подобного у арабов не встречалось и могло прийти в Англию вместе с сопровождавшими лошадей туркменскими тренерами. Тут надо уточнить взаиМаккатношения турецкой и туркменской пород лошадей. Будучи потомками туркменских племён, турки первоначально имели и настоящих туркменских лошадей. Об этом писал в свое время Марко Поло. Датский путешественник Карстен-Нибур, посетивший Аравию и Турцию в конце ХVIII века, писал: ”Турки очень не высоко ценят арабских лошадей, предпочитая иметь под седлом высоких статных коней, которые в пышном уборе оставляют величественное впечатление”. Вплоть до начала ХХ века лучшими лошадьми на султанской конюшне в Стамбуле по свидетельству европейских путешественников были выводимые из Туркмении ахалтекинские аргамаки. Таким образом, являясь древнейшей в мире чистокровной породой, туркменская ахалтекинская лошадь участвовала в создании двух других чистокровных пород арабской и английской. Статус чистокровной налагает особые обязательства на коневодов, разводящих эту породу. Идеальный племенной учет, строжайшая проверка происхождения и регулярное издание племенных книг необходимый минимум селекционно-племенных мероприятий. Наши предшественники сумели сохранить прекраснейшую ахалтекинскую лошадь для нас, можно лишь гордиться теми результатами, которые были достигнуты коневодами Туркмении, России и Казахстана в тесном взаимодействии друг с другом. Хотелось бы, чтобы на нас это не прекратилось. А. Климук

Не менее шести тысячелетий живет туркменское ковровое искусство

Еще в 1914 г. искусствовед А.Фелькерзам писал: «Кому хоть раз пришлось видеть старинные туркменские ковры, тот никогда не спутает их с изделиями других племен и народов уже по одному орнаменту, не говоря о технике. Дать точное описание орнамента невозможно, так как своеобразие фигуры его несравнимо ни с цветами, ни с какими-либо определенными геометрическими фигурами». 

Действительно, попадая в Европу и Америку под названием бухарских и персидских, туркменские ковры всегда будоражили воображение исследователей. 

На самом деле, туркменские изделия коренным образом отличаются от персидских и кавказских ковров. Еще в 1927 г. русский исследователь С.Дудин писал, что «...совершенная разница в стиле туркменских и персидских ковровых изделий, иная установка ткацкого станка, иной прием в использовании ткаческого материала, иная тональность и более высокая техника работы говорят за то, что ковровое ремесло у туркмен так же старо, если не старше, как у персов... развивалось оно, пожалуй, совершенно самостоятельно». 

Туркменское ковроделие развивалось самостоятельно! Изучение образцов керамики IV-III тыс. до н.э. гексюрского типа в Южном Туркменистане (в районе древней дельты реки Теджен, на Алтын-депе у Меана, Улуг-депе у Душака) позволило сделать вывод, что многие орнаментальные мотивы этой древней керамики - кресты, ступенчатые пирамиды, зигзаги, по определению археолога Л.Кирчо, полностью идентичны узорам туркменских ковров. 

На это же обратил внимание и известный российский археолог В.И. Сарианиди. Он пишет: «Именно туркменские ковры обнаруживают большое сходство в своих орнаментах с рисунками древней местной керамики и вместе с тем отличаются от ковров персидских и кавказских... Туркменские ковры имеют густой, ярко-красный фон, по которому нанесен штрих. То же наблюдается на древней южнотуркменистанской посуде, которая имеет красную фоновую облицовку». 

На древних поселениях находят отпечатки тростниковых циновок. Циновка из Алтын-депе даже оставила цвета сплетенных нитей - серый и синий. Доказательством того, что в Туркменистане в IV-III тыс. до н.э. были развиты ткачество и ковроделие, служат и находки грузиков для ткацкого станка. Плетеные и тканые изделия более чем шеститысячелетней давности, выработавшие уже в древности народный орнаментальный стиль, сыграли свою роль в развитии такой же древней расписной керамики, которая своими ступенчатыми мотивами так похожа на салырские ковровые гели. 

Особое значение для нас имеют и результаты многолетних раскопок в Юго-Западном Туркменистане, которые проводились под руководством археолога И.Н.Хлопина. Там, в долине Сумбара, на поселениях II тыс. до н.э. обнаружены бронзовые ковровые ножи. Эти находки по словам И.Н. Хлопина, «...позволяют не только опустить в глубь тысячелетий возникновение коврового орнамента, но и проследить столь же глубоко корни туркменского народа на его исконной территории... У современных ковровщиц широко используется такой же точно, но, естественно, железный нож - кесер для единственной операции - обрезания ворсовой нити ковра. В последних веках II тыс. до н.э. ковровщицы имели в своем распоряжении отработанную форму инструмента - ковровый нож. На основании этого можно говорить, что истоки ковроделия уходят еще глубже, возможно, ко времени развитого и позднего энеолита...» 

Далее И.Н.Хлопин пишет: «...Знаменитое туркменское ковроделие зародилось именно на территории нынешнего Туркменистана; его корни уходят в седую древность, ибо уже в середине II тыс. до н.э. существовали ножи для обрезания ворсовой нити ковра отработанной и законченной формы. Появление таких инструментов можно отнести к первой половине II или даже к концу III тыс. до н.э. Ну, а поскольку умение изготовлять ворсовые ковры считается одной из этнических особенностей туркменского народа, это позволяет поставить вопрос о пересмотре устоявшейся традиционной точки зрения на его происхождение». 

Знойный климат Туркменистана не позволил сохраниться прекрасным творениям человеческих рук. Но зато в вечной мерзлоте сохранился почти целиком ковер, хранящийся ныне в Санкт-Петербургском Эрмитаже и датируемый серединой I тыс. до н.э. (V в. до н.э.). Он обнаружен в 1949 г. в пятом Пазырыкском кургане на Уланганском плато (Горный Алтай). Находка произвела сенсацию в научном мире. Археологи, историки, искусствоведы, писатели, журналисты на протяжении всего времени не раз высказывали свое мнение по поводу принадлежности ковра какому-либо народу. Исследователи разделились в основном на два лагеря: одни считают ковер древнеперсидским, другие - тюркским. Так как раскопками руководил известный археолог С.И.Руденко, то он первым и предположил, что ковер случайно попал на Алтай из Ахеменидского Ирана. Однако С.И.Руденко сам же указывал, что геометрические формы в Персии и Передней Азии играли незначительную роль и были не характерны для их искусства. 

В то же время геометричность узоров пазырыкского ковра очевидна и не имеет ничего общего с растительным орнаментом персов. 

Надо отметить, что в 1950 г. во II Башадырском кургане на левом берегу р.Каракол (Горный Алтай) были найдены фрагменты второго ворсового ковра (VI в. до н.э.). Изучив оба эти ковра, С.И.Руденко пришел к выводу, что они отличаются разной техникой исполнения. Так, пазырыкский ковер, по его указаниям, выполнен тюркской техникой узлования, а башадырский - персидской. Таким образом, С.И.Руденко сам же и признается, что пазырыкский ковер является творением древнетюркских племен. Мало того, археолог считает, что пазырыкский ковер выполнен на горизонтальном ткацком станке. Исходя из его рисунков, можно действительно узнать, что техника исполнения бышадырского ковра соответствует современной персидской, но пазырыкского ковра - современной туркменской. Добавим и то, что туркменки до сих пор ткут на горизонтальном ткацком станке. 

Как же попал древнетуркменский ковер на Алтай? Дело в том, что еще во II тыс. до н.э. предки туркмен туранские (дахо-парфянские) племена продвинулись с территории современного Туркменистана на восток - в сторону Алтая и Монголии. Они принесли с собой в Центральную Азию и искусство ковроделия. Вместе с ними появились в тех местах высокопородные прославленные туркменские скакуны, которых китайцы назвали «небесными». 

На своей родине древнетуркменистанские племена основали в III в. до н.э. Парфянскую империю, ставшую крупнейшим государством древнего Востока. Парфянские ковры широко экспортировались в древнюю Европу и ценились римскими императорами. 

Знаменитый археолог М.Е.Массон - старший отмечал: «Представление о том, какими примерно были старые парфянские ковры, может отчасти дать раскопанный археологами в 1949 г. в пятом Пазырыкском кургане на Алтае многокрасочный шерстяной ворсовый ковер». 

Интересно, что на современных йомудских коврах и сейчас можно увидеть «якорь» - царственный знак династии парфянских царей Арсакидов. 

Турецкий профессор, президент I Международного конгресса, посвященного тюркским коврам, Неджат Дийярбекирли пишет о стороннике иранского происхождения пазырыкского ковра: «Совершенно очевидно, что эти искусствоведы не были знакомы с искусством ковроткачества, распространенным среди тюркских степных общин в районах от Анатолии до Восточного Туркестана. Они игнорировали тот факт, что ковры прекрасного качества, которые имеют древние традиции, ткались туркменскими племенами: теке, йомуд, сарык, эрсары, салыр, геклен, а также тюркскими группами: каракалпак, кашкаи, качар, авшар, азеры, кавказскими тюркскими племенами и местными турецкими ткачами в Анатолии. Вероятно, эти историки не знают, что различные фрагменты очень ранних ковров были найдены в регионах, населенных тюркскими племенами еще до христианской веры...» 

Туркменский филолог А.Бекмурадов считал, что пазырыкский ковер по своей композиции (расположению центральных орнаментов и по гармонии цветов) похож на йомудские ковры, а 24 центральных орнамента символизируют деление гуннов, а затем и туркмен-огузов на 24 племени. Такого же мнения придерживается и ряд туркменских историков. 

Н.Дийярбекирли говорит о том, что накинутые на спины изображенных на пазырыкском ковре лошадей чепраки с кисточками можно найти и сегодня в обиходе у многих туркменских племен в Анатолии и юрюкском аймаке среди Таурских гор (Анатолия). Такие же чепраки можно увидеть и на туркмено-сельджукских миниатюрах. «Без сомнения,- пишет он,- пазырыкский ковер с его квадратными делениями является источником для основной композиции ковров, сотканных огузами... Этот мотив является основой для восьмигранника сельджукских образцов и «гелей» на современных туркменских коврах. Этот тип украшений ковра часто можно встретить на коврах туркмен, таких, как теке, эрсары Афганистана, и он продолжает существовать». 

Действительно, разве можно спутать прекрасные, строго геометрические орнаменты туркменского ковра?! Еще до октябрьской революции А.Семенов в своей книге «Ковры русского Туркестана» отмечал: «Говоря о сходстве орнаментации ковров Ассирии или Халдеи с коврами современных народностей Средней Азии, следует иметь в виду, что ковры этих стран, как и все искусство последних, едва ли имели нужду для позаимствования в свое ковровое искусство соответственных элементов от своих оседлых и культурных соседей. Примером этого может служить население современного Туркменистана: живя долгие годы бок о бок с персами, выделывающими ковры, туркмены тем не менее в свое ковровое искусство не внесли никаких позаимствований от персиан и продолжали выделывать их способом и рисунком, завещанным глубокой древностью». 

Итак, приведенные сведения различных авторов, а именно тех, кто знаком с туркменским ковровым искусством, красноречиво говорят о том, что пазырыкский ковер - произведение древних предков туркмен. Об этом говорит и произведенный нами сравнительный анализ орнаментов пазырыкского ковра с узорами современных туркменских ковров и кошм.

Интересно, что наряду со строго геометризированным орнаментом, на туркменских коврах можно встретить многочисленные стилизованные изображения баранов, верблюдов, лошадей, птиц и т.д. Так, например, на редчайшем образце ковра IX-XII вв., сотканного для царей династии туркмен - Газневидов, помимо узоров, вытканы вереницы верблюдов и пара слонов. Вероятно, сюжет связан с индийскими походами этой туркменской династии. 

Уже к XIII столетию восходят письменные известия непосредственно о туркменских коврах. Известный итальянский путешественник Марко Поло (XIII в), побывавший в Малой Азии, восторженно писал о коврах туркмен, как о «самых тонких и красивых в свете». 

Искусство ковроделия было занесено туркменами и на Ближний Восток, откуда, по словам Ибн Саида, туркмены высылали в разные страны прекрасные ковры. Примечательно, что изображения туркменских ковров представлены на картинах мастеров итальянского возрождения Липпо Мемми «Мадонна» (1350 г.); Николо ди Буанакорсо «Обручение Марии» (1380 г.); Лоренца ди Креди; фреска Пистойского собора (1475 г.). 

Исследователь Д.Лессинг еще в 1879 г., просматривая картины венецианских, немецких и фламандских художников, сделал вывод, что многие из них содержат орнаменты туркменских ковров. Особенно известна картина Гольбейна «Георг Гиз», где изображен текинский «гель», известный ныне в искусстве как узор «гольбейн». 

Ковры, обнаруженные в Форстате (Египет) К.Дж.Ламмом, являются также великолепными образцами туркмено-османского искусства XIV-XV вв., причем их узоры обнаруживают сходство с човдурским «гелем». В настоящее время они выставлены в Национальном музее Стокгольма, а также музеях Каира и Афин. 

Узоры туркменских ковров можно обнаружить на персидских миниатюрах эпохи Тимуридов. Они и в самой Персии, которая славилась своими коврами, считались наилучшими. 

С конца XIX в. туркменские ковры стали экспонироваться во многих городах России и европейских странах. В 1891 г. ковры из Закаспия были выставлены на втором этаже Императорского исторического музея, где императрица и приобрела один из мервских ковров. Из Москвы 19 мая 1891 г. в Асхабад была отправлена телеграмма: «Их величества осчастливили выставку посещением. Ее величеством приобретен мервский ковер. Колобухов». 

Туркменские ковры выставлялись в 1900 г. на Всемирной выставке в Париже. В 1909-1910 гг. на сельскохозяйственной выставке в Ташкенте (где была вручена золотая медаль за ковер отличного производства Клыч Мураду Ахмед-оглы, а остальных наградили халатами), на кустарной выставке в марте-апреле 1913 г. в Петербурге, на Берлинской выставке в 1914-1915 гг. В 1937 г. наши ковры получили золотой приз в Париже, а в 1958 г. -бронзовую медаль в Брюсселе. 

В 1963 г. в Вашингтоне были выставлены 55 великолепных образцов туркменских ковровых изделий из частных коллекций Маккоя Джонса, Джорджа Майера и Артура Дженкинса. В январе-марте 1966 г. проходила выставка туркменских ковров и в Музее искусств Гарвардского университета. 

Туркменские ковры в 1965, 1966, 1977 гг. получали золотые медали на Лейпцигской ярмарке. Поистине прав А.Фелькерзам, который писал: «Что касается ковровых изделий туркмен, то они бесспорно красивее всех прочих... Лишь тот, кто собственными глазами любовался роскошным колоритом старинных туркменских ковров, кто сам, зачарованный прелестью этих удивительных изделий, испытал настроение, навеваемое их гармонией, тонкостью и шелковистым блеском, мог составить себе понятие о красоте этих, обычно небольших по размерам изделий, выработанных вековым навыком, то блестящих исчерно-красных ковров с шелковым, цвета слоновой кости и алой розы орнаментом, то матовых, как подернутых дымкой с тем же белым цветом и вкрапленным синим на буро-красном фоне, то сияющих своим насыщенным красным тоном, усыпанным крупным стильным орнаментом или же, наконец, украшенных пестрыми полосами по почти белому фону». 

Каждый туркменский оазис имел свой неповторимый узор. Например, теке-гель, сырк-гель, кепсе-гель и дынак-гель (йомуды), гюлли-гель (эрсары), эртмен (човдуры) и т.д. Но все они, несмотря на различие, имеют общий фон, общую смысловую нагрузку - все то, что позволяет сказать: это - туркменский ковер! 

Что же обозначают гёли? Дело в том, что во всем мире, начиная с примитивных первобытных культов и заканчивая ныне действующими мировыми религиями, прослеживается образ мировой горы, древа жизни и центральной земной оси. Собрав данные воедино, мы еще в 1992 г. в одной из своих статей высказали мысль о том, что гель -это стилизованное изображение Земли во Вселенной. 

Примерно к такому же выводу, на основе математических решений, пришел и туркменский дизайнер С.Мухаметбердыев. Убедительно доказывая применение в орнаменте ковра правила «золотого сечения» («божественная пропорция»), он отмечает: «Сам орнамент создавался с ориентиром на солнце, в период культа солнечного божества... В центре - ось всех пересечений орнамента, обозначен также искомым прямоугольником красного цвета. Это - живительное ядро орнамента. Именно от него берет начало и распространяется во все стороны света вся символика, философия орнамента! Этот прямоугольник можно назвать вновь образовавшейся в центре Галактики материей. Материей, которая, расширяясь и распространяясь по последующим прямоугольникам, получает все большее осмысление».

Можно только гадать о том, как и каким способом наши предки получили столь глубокие познания о Вселенной. Подобно египетским пирамидам, таящим в себе множество необычного и внезапного, орнаменты туркменских ковров хранят какую-то информацию, возможно, открывающую доступ к уникальной цивилизации туркмен. И если пирамиды незыблемо стоят со времен фараонов, то ковры не могли храниться тысячелетиями. Тем удивительнее, как через десятки сотен лет туркмены пронесли свое прекрасное искусство почти в неизменном виде, через формации и эпохи! 

А ведь труд ковровщицы чрезвычайно тяжел. В 1931 г. искусствовед О.Пономарев писал: «В летние дни работа ковродельщицу так изнуряет, что она валится с ног, особенно тогда, когда дело идет о соревновании между женщинами разных семей... Мастерица в один час производит до 3000 узлов и громадное количество ударов дараком. Легко представить, что производя такую работу в течение 8-ми часов теперь и 10-12 часов раньше, ежедневно в течение длинного туркменского лета, мастерица изнуряется до предела... Одна необходимость помахать десятки тысяч раз в день железным гребнем весом в 1 килограмм, и не просто махать, а с силой ударять им, все время получая отраженные удары в руку, способна «отвалить» руки у любого из наших атлетов... В каждом ковре, который мы видим, любуемся им, покупаем или просто ходим по нему ногами, вложено в среднем энергии в 300 лошадиных сил, могущей дать свет небольшому городу... в течение 8 часов». 

Действительно, труд ковровщицы сравним с подвигом. Если в настоящее время ковроткачество стало уделом профессионалов, то в прошлые столетия каждая туркменка ткала ковры. Женщина наряду с мужчиной вставала на защиту своей родины. Она всегда несла основной груз домашнего хозяйства и воспитывала детей. И в кратковременных перерывах между воинами туркменка успевала валять кошмы, шить одежду, ткать ковры - и какие! 

Не менее 6 тысячелетий живет ковровое искусство, воплощая в себе генетическую память народа. 

О.Гундогдыев